Надо сказать, что я только сейчас в полной мере понял зачем на этой игре был нужен образ моего персонажа, да и я сам, как игрок. Как говориться уж лучше поздно чем ни когда. Похоже, та игра, что получилась, имела несколько измерений которые не всегда явственно проявлялись ни в самой игре ни даже в ее информационном поле. Я не литератор, и не поэт, и мое присутствие на игре было вещью ожидаемо декоративный. Своего рода посажанный генерал. Да, он обаятелен, он интересен, что-то умное говорит и тд. Но нужно ли это было мне, и той непростой теме что поднималась на игре? Не уверен… Что было проще, отписать пару строк биографии, обычную для меня форму некоего белого офицера и все. Но! Все пошло не так…
Был срез, уходящий в прошлое, настоящее и отчасти в будущее. Они переплетались высвечивая судьбы и символы человеческой трагедии на фоне катаклизма. Однако присмотревшись, я вдруг отчетливо осознал, что присутствие моего персонажа была такой же частью повествования, как и многих других, только касалось это совершенно другого среза. И речь не об истории белого офицера как такового…
Красной нитью в самой игре и ее создании, присутствовала Смерть. И не просто как отсутствие, а как самостоятельный мастер. Да этот мастер не был проявлен в реальности, скорей имел литературную рефлексию, на грани, между полем литературы – мифа – и другим миром. И вот тут меня осенило зачем, я стал описывать такой образ своего персонажа, совершенно не понимая смысла содеянного. Так получилось, что тема Смерти мной поднималась неоднократно. Мои белые офицеры умирали раз за разом, от игры к игре. Не раскрытое до конца настроение открыло передо мной невидимое измерение - поле Смерти. Через призму, которого многие обычные исторические и не только события выглядят совсем иначе. Это не некроромантизм, это особая форма соприкосновения с памятью. И так получилось, что эта память о белых офицерах, и их трагедии и силе.
Словно кто-то шепнул мне, а тащика сюда свою мертвую белую гвардию.
Удивительным образом как не было четкого формата смерти на игре, так и не было на ней и моего перфоманса, который я готовил, но так и не осуществил. Он должен был сработать также опосредованно, также исподволь как разговор шепотом об этом пугающем нас феномене. Это и побудило меня решиться выложить на всеобщее обозрение этот текст. Конечно, он лишь слегонца приоткрывает эту грань. Совсем чуть, чуть.
Хочется думать, что тут уже речь не просто о ностальгии или рефлексии былого и настоящего, но и куда более за Гранный формат, назовем его так. А может это просто мое больное воображение…
Квента-мемуар писалась до игры и потому в ней нет событий самого мероприятия. Хотя, я что-то изменил и добавил, но не существенно (отчетов не пишу, и правда ни силы не желания на это уже нет). Безмерно благодарен Томке Инь, за правку этого ужасного текста.
- Костя! Ты что делаешь! Немедленно прекрати!
Подбежавшая Наденька оттолкнула меня и попыталась вытащить из камина занявшуюся рукопись. В конечном итоге ей это удалось. Наполовину сгоревшая тетрадь переместилась на маленький балкончик, под теплые лучи осеннего парижского солнца и слабый ветерок.
- Ты что!? Опять твои приступы? Или просто болезненная блажь?
- Ну… Надя, я не думаю, что эту писанину стоит оставлять. Я не писатель… А там много такого, что возмутит хороших людей. Зачем?
- Оставь! Возомнил себя трагиком и рукописи в костер бросать стал? Не стыдно?
- Все! Все! Я спокоен…
Тем временем ветер перелистывал страницы несгоревшей тетради - одну за другой, а порой и несколько сразу…
В 1906 г. с трудом закончил 2 Санкт-Петербургский Кадетский корпус - из-за проблем с дисциплиной. Неоднократно был под угрозой отчисления. По основным предметам были прекрасные оценки, но… кадетские каверзы и драки портили аттестат. В звании подпоручика был зачислен в лейб-гвардии Кексгольмский Императора Австрийского полк.
Со временем за молодым офицером закрепилась молва романтика, не чуждого флирта и дуэлей. Это мешало продвижению по службе и приводило к неоднократным конфликтам с отцом. Был ранен на дуэли. После излечения от ранения в 1909 г. познакомился, на одном из балов с баронессой Еленой Фридриховной Дорст…
…«Все было немного расплывчато и смутно. Сильная и плавная мелодия вальса. Широко распахнутые глаза. Блеск огней, ее белокурые пряди, яркие наряды – все сливалось в один солнечно-золотой круговорот. И кружение, раз за разом уносившее нас куда-то туда, где живут мимолетные мечты и сказки.
Ни до, ни после не было такого странного чувства, словно это был высший предел! Вершина, пик глупой юношеской фантазии.
Мы оба были - наивные дети Солнца, купающиеся в его лучах…
Сияние солнца в волосах…
Блеск солнца в глазах…
Жар солнца в сердцах…
Мир, где солнце было главным! А существовал ли он когда-либо, этот мир? Он был не волшебным, даже далеко не волшебным, но там жило Солнце. А может, и оно жило не там?»
Закрутившийся роман был воспринят очень неоднозначно родителями баронессы и молодого поручика. Однако настойчивость гвардейца была столь велика, что изменила мнение окружающих. В 1911 году сыграли свадьбу.
Год пролетел незаметно. Константин не был особо ревнив, но трудно привыкнуть к тому, что твоя молодая жена привлекает внимание всех мужчин вокруг. Завистливых слов в свой адрес он тоже наслушался сверх меры. А вот Леночке, похоже, нравилось купаться во всеобщем внимании. И желательно было делать это не в провинциальной Варшаве, где квартировал полк мужа, а где-нибудь в столице…
Начались неприятные разговоры. В итоге молодая Руднева-Дорст переехала в Петербург. Ездить туда из Варшавы было утомительно. Между супругами появилась напряженность, а за ней и дистанция. И даже переезд Константина в 1913 г. в столицу - на учебу в Николаевскую академию Генерального штаба, с целью получения следующего звания - не помог восстановить отношения.
«Доброжелатели» нашептали офицеру о том, что пока он пропадал в Варшаве, а затем и на курсах в Академии, его благоверная супруга крутила роман с неким князем. Бешенство, которое овладело поручиком было неистовым. Все могло бы закончиться очень печально, если бы не случайность и титанические усилия друзей: графа Николая Ланского и Андрея Шульца, сумевших предотвратить дуэль с сиятельным князем. И хотя скандал удалось замять, слухи просочились все равно. Отношения с молодой женой были окончательно испорчены. А ее влиятельные родители требовали немедленного переезда к родственникам в Германию.
Совершенно разбитый Руднев не обращал внимания на новые детали в облике своей супруги. Так и не закончив академию, поручик вынужден был вернуться к своему полку в Польше. А тем временем его присутствие в гвардии оказалось под серьезным вопросом.
Только ходатайство отца разрешило эту ситуацию. Появляться в свете молодому офицеру после подобных казусов было не с руки, и он исчез с горизонта светской жизни, полностью посвятив себя службе. Вскоре был одобрен развод, и Елена Руднева-Дорст уехала к своим немецким родственникам.
Только через полгода Константин узнал, что она вышла замуж за какого-то швейцарского богача. И еще – что она родила сына, Александра. В памяти всплыли некие странности в ее облике – тогда, перед отъездом - и все стало на свои места. Первая мысль поручика, конечно, была - рвануть в Германию, разыскать их там... Но вокруг происходили события, которые резко меняли любые планы.
Ожидание вызова в штабе затянулось. Вышедший полковник предупредил, что обер–офицеры будут вызваны завтра, сейчас они могут быть свободны.
Спускаясь по лестнице, столкнулся со старым другом - Андреем Шульцем. После приветствий Андрей рассказал: срочно надо ехать, а его супруга сейчас принимает гостей. И он будет рад, если Руднев присоединится к вечеринке…
Перед тем как постучать в ворота особняка Шульцев на Каменном острове, Константин остановился. Накатило странное чувство, что за этими воротами произойдет что-то важное… что-то необычное и страшное. Тьфу ты! Что за ерунда лезет в голову! И он громко забарабанил в дверь.
Прекрасное общество! Милые люди, интересные барышни. Ох, и Машенька оказалась тут… придется за собой следить. Дурацкая игра в Лабиринт и Минотавра, неприятный эпизод, когда он не смог с завязанными глазами определить хлопки своей сестры – растяпа!
С завязанными глазами? Слепой? Только сейчас, спустя столько безумных лет, он содрогнется от иронии Судьбы. И совпадения.
Был и непростой разговор с Марией Станиславовной, когда поручик не выдержал и поделился с хозяйкой дома необычным беспокойством. Та внимательно выслушала, и посоветовала прекратить бессмысленные самокопания. Елену не вернешь и что же! Отпусти. Посмотри, сколько вокруг прекрасных барышень…
С самого начала войны Кексгольмский полк участвовал в боевых действиях в Пруссии. О печально известном разгроме 2 армии Самсонова сейчас известно всем, а тогда… Тогда казалось - вот еще немного, и победа будет наша. Но обернулось всё трагедией…
Болота Мазовии. Штабс-капитан убит. Беру командование на себя. Весь в грязи и мыле, организую отступление через болота по обнаруженной гати. Понимаю, что пулеметы надо бы бросить. Но нельзя - это слишком ценные орудия. Как они нас тормозят!
Свист снарядов подтверждает мои опасения – не успеваем уйти из-под удара. Да еще в болотах!
- Быстрее! - совсем рядом раздался шлепок. Удар! Резкое падение куда-то очень глубоко.
«…- Садись, выпьем! - неприметного вида бородатый мужичок протянул мне рюмку. – Останешься?
Разделявший нас стол, покрытый белой скатертью, бутыль водки и пара стаканов выглядели очень буднично. Я непонимающе смотрел на НЕГО.
Именно так, ОН был чем-то, ранее мне не встречавшимся, чем-то совершенно невозможным и невероятным. Откуда-то оттуда, где жили смутные воспоминания – то ли из храма, где пел хор, то ли еще раньше. Не знаю.
- Эм… нет… наверное…меня ждут… нужно выходить…
- Эх! Молодо-зелено! - ОН залпом опрокинул стопку, занюхав рукавом. – Тогда тебе пора назад. Чего смотришь, пей! Голова не так болеть будет.
И улыбнулся.»
Аааа!! Голова раскалывается!
Долго не мог понять, где я и что вообще происходит. Какие-то лица. Белый потолок…
- Эх, голубчик вам крепко повезло, что вы остались целы! Отделались контузией.
Госпиталь, белый потолок, изувеченные люди… что-то во мне изменилось. Кураж, ранее бывший моей визитной карточкой, куда-то запропастился.
Мне удалось вывести часть нашего полка. Меня ждала награда, слава и уважение товарищей. Радость родителей. Широко раскрытые глаза сестренки – ее брат герой!
Герой? Не уверен. Какие из нас герои! Господи! В той-то мясорубке! Просто страх, смерть и долг, больше там ничего не было…
Из-за больших потерь наш полк сильно обновился. Но солдаты были очень плохо подготовлены. Требовались значительные усилия, чтобы их организовать. А уже началось великое отступление 1915 года. Оборонительные бои. Частые штыковые атаки без артподготовки и пулеметного прикрытия.
Вокруг кружат клочья земли, корни, осколки. Свист пуль - мерзкий, но уже привычный. Поднимаешь в атаку людей, наполненных страхом, а сам идешь и думаешь: главное, чтоб не в живот - долго и мучительно умирать. И не в ноги – упадешь, и солдаты остановятся. Атака захлебнется и все это будет зря. И так раз за разом.
Удар в плечо! От боли брызнули слезы. Нет! Надо идти!
- Вашбродие, вы ранены?
- Ничего. Терпимо. Вперед! Не останавливаться! Осталось немного…
Еще удар! И это нога. От же ж, б....ь! Останавливаешься, переводишь дух и орешь - вперед!
Тевтоны дрогнули, побежали. Немного осталось. Опять удар! Лежишь на земле захлебываешься болью, хватая воздух. Подбежавший прапорщик кричит – взяли! Взяли высоту! Воля слабеет, боль накрывает с головой…
…«Огромное черное поле, на просторах которого бредут в беспорядке сотни темных фигур. Я стою, шинель нараспашку, фуражки нет. На меня натыкается солдат. Глаза его темны, на лице - ужас.
- Стоять!
- Вашбродь! Ничего не вижу! Куда?! Куда идти, вашбродь!?
Присматриваюсь, а у него совершенно нет глаз, пустые темные провалы и только.
- Спокойно, рядовой! Берись за плечо, я поведу!
Иду по темному обугленному полю, от солдата к солдату, и веду их. Куда?! Не знаю… Но выход вроде бы вот там.
Там! С каждым шагом идти трудней. Уже и ног поднять не могу. Смотрю вниз - а я по колено в этом темном месиве. Колонна слепых солдат огибает меня, и уходит куда-то в темноту.
- Господи!»…
С криком сажусь на койке. Очнулся - от страшной боли и тошноты. Подбегает сестричка, подходит врач. Опять я в госпитале. Опят я жив. Как же тяжело быть таким вот живым…
- Сестричка, побудете еще немного со мной? Меня зовут Константин Владимирович Руднев, а вас как?
- Поручик, перестаньте! Мне нужно идти к другим раненым.
- О прекрасная спасительница моя! Снизойдите до несчастного калеки и назовите свое волшебное имя! Молю вас!
На лице милого создания промелькнула задорная улыбка. Медсестра сделала книксен и представилась:
- Екатерина Васильевна Нестерова.
И тут же упорхнула…
Награды, отпуск по ранению. Предложение продолжить обучение и получить новый чин. Радостные объятия матери. Живой! Крепкое рукопожатие отца.
- А где Машенька?
- Ох! Да она теперь замужняя дама! Аж не верится!
- Да вы что?! Серьезно?! Вот так новость! Ну мелкая, во дает! Надо поздравить при случае. Кто избранник?
- Александр Лидицкий. Хороший, порядочный человек.
Отец внимательно смотрит:
- Гляжу, ты сильно изменился?
- Может быть, - уклончиво отвечаю я.
- Все немку свою вспоминаешь?
- Нет. Как-то знаешь, не до этого.
А у самого сердце сжалось… и отпустило. Где-то там далеко, в чужой стране растет сын. Но отцу этого говорить не стоит - разойдется будь здоров, узнав, что у него есть внук.
Пусть все останется как есть.
Мысли были прерваны словами отца:
- А вот Лешка совсем распустился, связался с беспутной компанией каких-то подозрительных литераторов. Говорит, я вашу эту войну презираю. Вот негодяй! Того и гляди, напортачит какой глупости…
- Поручик не хотите ли составить мне компанию? Пойдемте на вечер, устраивает госпожа Дурново.
- Отчего же нет. Давно я не был ни на чем подобном.
- Да что вы?! Такой бравый гвардеец, герой, с боевыми наградами - и лишаете общество своего присутствия?
- Да так… все некогда.
Все совсем по-другому. Другое общество. И другие люди, более… открытые, что ли. В них стало больше спешки. Словно боятся упустить возможность пожить. И ведь верно - для некоторых эта жизнь может завтра и закончиться.
Познакомился с Семеновцами (как говорится, коллегами по цеху – тоже гвардейцами). В том числе с капитаном Кутеповым. Удивительный человек, прекрасный офицер. Из простых дворян и в лейб-гвардии? Это дорогого стоит.
- Позвольте представить вам мою племянницу Катеньку.
Улыбающаяся девушка приветствует меня. Я узнаю сестричку, что недавно ухаживала за мной в госпитале.
- Удивительная и приятная встреча Екатерина Васильевна! - улыбаюсь в ответ.
- О! Да вы уже знакомы! Да, молодежь нынче значительно оперативней пошла. Не буду вам мешать.
Какой контраст! Какое удивительно открытое и честное создание! Где такие были раньше? Или, может, я раньше таких не замечал?
…
Зимой была
сыграна свадьба. А Руднев в звании штабс-капитана отправился на фронт. Это были
страшные дни Нарочской операции. Все его приобретенные знания были тут абсолютно
бесполезны. Неукомплектованные, плохо обученные части, без снарядов, а то и
без винтовок. И этих людей бросают в атаку, на хорошо укрепленные немецкие
позиции. Их засыпали
снарядами, а они ничего не могли противопоставить врагам, кроме упорства и
мужества. В промерзшей весенней земле, испещренной огромными воронками грудами
лежали изуродованные человеческие тела. В нем зрело
молчаливое, безумное бешенство - так нельзя! Так нельзя воевать! Лежать бы и ему
в одной из тех воронок, если бы полковник не одернул, сказав, что его место как
штабс-капитана не во главе атаки, а в управлении войском в тылу. В начале 16-го,
от легочной болезни умерла мама. Я так и не попал на ее похороны. Сестра из-за
болезни лишилась ребенка и уехала на Юг лечиться. Отец осунулся и выглядел совершеннейшим
стариком. Я стоял тогда, обнимая его, и не знал, что больше никогда его не
увижу. И сестру тоже. Я никогда не
испытывал такого страха как сейчас, когда держал на руках этот маленький родной
комочек плоти. Катенька благополучно разродилась доченькой Олей. И мне
вспомнились слова отца: - Дурак ты,
Костя, как есть дурак! Ничего ты не знаешь о настоящем страхе, пока не подержал
на руках своих детей. Ох, как прав был
отец! …«Темная
воронка, кружилась, вертелась, бросая мне в лицо ледяные хлопья льда и снега. А
я все пытался замерзшими негнущимися пальцами прикрыть слабое пламя свечки, что
скрывалась у меня в руке. Нет! Не дам! Она должна гореть! Этот слабенький
золотистый огонек, этот, еле видимый в темноте титанической воронки, лучик
Солнца... Не дам!! Нет!»… Я проснулся в
холодном поту. Катя что-то прошептала во сне. Я, осторожно поднявшись, подошел
к колыбели склонился над ней. Эх! Оленька! Маленькая моя, я все сделаю, чтобы
ты жила! Развивая успех,
мы пошли на прорыв. Одна за другой высотки были взяты, но ближе к лесу нас ждал
сюрприз - немецкая батарея. Укоризненный взгляд в сторону полковника. Я был
категорически против этой неподготовленной бездумной атаки. А потом нас
накрыл шквал огня. Совсем рядом взорвался снаряд. Земля ушла из-под ног. Удар! …«- Ну что?
Задержишься али как? За столом, где
были все те же бутылка водки и стаканы, сидел ОН. - Нет, нельзя
мне, меня ждут мои девочки. - Хм. Ну как
знаешь. Тогда не буду задерживать. Давай на посошок. Мы опрокинули
стаканы»… Откашливаясь и
задыхаясь, раскидал студеную землю. Выполз наружу. Ах ты ж! Боль сковала голову
стальным обручем. Придя в себя, осмотрелся. Пустое, изрытое воронками поле.
Вокруг никого. Не сумев толком сообразить, в каком направлении идти, просто
побрел с места артобстрела. Ни раненых не убитых не увидел. Видать, уже все
подчистили, а меня хорошо засыпало, вот и не нашли. И было у меня устойчивое
ощущение, что подчистили поле не наши. Долго шел куда
глаза глядят, пока боль в голове и тошнота не утихли. Револьвер был потерян,
ножны пусты. И абсолютная дезориентация. Я брел по
каким-то полям, лесам, натыкался на разрушенные хутора и села. Ни поспать ни
отдохнуть не получалось - то холод будил, то головная боль. Все было словно в
тумане. …«-
Штабс-капитан, не ходите туда. Там эти… - Что?! - Я
оборачиваюсь и вижу выступающий из темноты силуэт полковника. - Константин
Владимирович, не ходите туда. - Он поднимает руку и показывает куда-то во тьму.
Туда, где белеет часовня…» Открываю глаза.
Похоже, бред. Видать, моя голова второй контузии не выдержала, и я схожу с ума.
С холма увидел
небольшой городишко. Обрадовался – люди! Стал спускаться к нему и тут
заприметил часовню, что недавно видел в бреду. Ошарашенно остановился. Бегом
кинулся к ближайшим деревьям. И тут же услышал немецкую речь. Выглянул, а там
не меньше роты немецких солдат. Хм, если это
такой бред, то ладно, пускай. Вроде выручил. От деревни к деревне, обходя
стороной дороги, избегая встречи с разъездами, шел в сторону линии фронта.
Где-то подкормили, где-то приютили, указали направление. Каждый раз, когда из
темноты появлялся очередной мертвый сослуживец и давал советы, я внимательно
запоминал указанные ориентиры. Наяву всегда все было именно так, как меня
предупреждали. Я уже не задавался
вопросами, что это. И все ли со мной нормально. Просто шел. Порой натыкался на
отставших солдат и прячущихся дезертиров. Пару раз приходилось драться.
Отвоевывал у судьбы возможность продолжить свой путь. Приобрел оружие и кое-что
из еды. Я не в плену! Погоны, портупея и документы при мне. А то, что шинель
выглядит рваным тряпьем, ну так не с парада… - Стоять! Руки
вверх! - Свои! - Свои корову
свели. Стой, где стоишь! Это был наш
караул. Потом - разбирательства, расспросы, допросы. Но это все было уже неважно.
Тепло, сыто и постоянно хочется спать… Ему не верили -
столько пройти по захваченной земле, да еще при такой контузии. И так бы его и записали
в подозрительные личности с неправдивой историей, если бы не знакомый офицер,
что признал и подтвердил личность штабс-капитана. Но, похоже окружающим было не
до всех этих странностей. Руднев из-за линии фронта пришел в совершенно другую
страну и другой мир. Император отрекся?! В Петрограде какое-то временное
правительство?! Как!? Что!? Почему!? Где я!? Неужели мой больной бред
продолжается!? Ему объяснили,
что он действительно довольно долго шел и много всего произошло. Да, он помнил,
что были проблемы и беспорядки, роптание и подозрительные личности вокруг
частей, а порой и в них, но чтобы вот так?! Оформленные
документы, увольнение по ранению и путь в столицу. И толпы солдат уходивших
самовольно в тыл. Миграция русского мужика с фронта по домам! Его редко
задевали или мешали. Однажды, зайдя в купе, солдаты увидели его, перекрестились,
и тут же ушли. Видимо, в его внешности что-то было не так. Тогда он не придавал
этому значения, его занимали другие думы: что с его любимыми и близкими, что с
Питером, и что со страной… Из мира безумия,
коим была война, вернуться домой живым - что может быть лучше! Только вместо
тихого дома меня встретило совсем другое. Зверь революции!
Злой и пьяный! Как будто и не уходил с войны. Суета. Шум. Толпы подозрительных
и вооруженных людей. Вроде бы это был тот город, что я знал раньше… и совсем
другой, словно кто-то взял и открыл настежь окно, из которого потянуло стужей и
смертью. Новости были
тяжелыми. Брат Алексей с кем-то стрелялся на дуэли и скончался от раны. Меня
посчитали погибшим. Видимо, эта весть совсем подкосила отца. Потерять сразу двух
сыновей… В начале 1917 его хватил удар и он скончался. Как шлейф за мной
тянулась смерть и никак не отпускала, даже здесь… Обнимаю жену и
дочку. В груди что-то тихонечко оттаивает, и распускается забытыми
переживаниями и ощущениям. Неужели эти чувства еще живут в этом мире и в этом
сердце? А война
продолжалась. Опять окопы,
опять смерть. Только прибавились еще хамство и наглость солдатни, разруха,
абсолютная апатия и усталость. Боимся теперь не только неприятеля, но и своих
солдат. И кто хуже - еще не понятно. В чине капитана
вошел в ударные части Корнилова Лавра Георгиевича. Последние всплески боев,
попытки что-то стоящее организовать. Но все это было бесполезным. Все рушилось,
и куда-то катилось комом хаоса, подминая под себя всех. Как не странно,
но мне было значительно легче, чем многим, кто меня окружал. Они никак не
могли понять, что происходит вокруг и как такое вообще могло произойти. И самое
главное - что делать? Вокруг витало
недоумение и откровенная растерянность. У взрослых, сильных людей. Вот это было
по-настоящему тягостно. И хотя после встречи с женой я немного пришел в себя,
меня не отпускало то темное безмерное поле, по которому неприкаянными бродят
образы ушедших. Это страшное поле словно проступило в этот мир и стало
затягивать его в себя. Но мне-то это было привычно, я уже побывал там.
Интересно, там - это где? В безумии? Я просто делал,
что должно… После
октябрьских событий в Петроград вернуться мне не удалось. Только после того
как меня обнадежили, что сделают все, чтобы моя семья приехала на Юг, я
окольными путями отправился туда, где Алексеев создавал организацию, которая
вскоре стала Добровольческой армией. Первые бои с
новой властью за Таганрог провел под командованием Александра Павловича.
Отступление. Всюду большевики и им симпатизирующие. Не успеешь повернуться -
уже образовались какие-то отряды и откровенные бандиты. Наполненные такой
ненавистью, что диву даешься, с чего это. Ростов. Лавр
Давыдович узнал меня и был рад моему прибытию. Немало знакомых офицеров тут
встретил. Хотя гвардейцев было в меньшинстве, многие остались на полях Великой
войны. Помимо обилия врагов и их ненависти, был не меньше поражен безразличием
- что казаков, что многих офицеров. Я понимаю, многих
война вымотала. Усталость чувствовалась во всем, даже в призрачно веселых собраниях
и вечеринках. Но в ситуации, когда чернь, преисполненная звериной жаждой крови,
заполнила все вокруг, нельзя оставаться в стороне! Никак нельзя! Это же полная
гибель! Самоубийство! Многие были
столь потрясены, что в каком-то помутнении просто отворачивались от грозящей им
опасности, словно ничего и не происходило… Опять
отступление. Потом этот поход назовут Первым Ледяным, а тогда это был путь в
темноту и гибель… …«Большая
колонна мрачных фигур, со штыками, торчащими как старинные копья, медленно
ползла по бело-черной бескрайней равнине. Это был путь по темному полю, только
в этот раз я шел рядом не с мертвыми, а с живыми. Нас предали! Нас
изгнали! От нас отвернулись! Не было той силы, чтобы верила в нас и нам, не
было и крупицы той силы, чтобы поддерживала нас за пределами этой странной и
разношерстной колонны. Мы стали одинокими путниками в царстве Смерти. Тут были
ее угодья, ее край. Таким, как мы, здесь не было места. Любая тень, любое
дуновение могло стать для каждого из нас последним. А там, на грани Ее владений
рыскали голодные псы ненависти и злобы, мести и жажды расправы. Гонимые
безысходностью и обездоленностью. Не нашедших себе дома, и даже имени. То там, то тут я
видел темные фигуры, что пытались идти как можно ближе к живым. Кто-то из них
окликал меня, не давая заснуть на ходу и замерзнуть. Кого-то я узнавал, многих
нет. Вот Петя Шустый, он остался в Мазовецких болотах. Вот поручик Саженов,
погибший под Нарочем. Вот… Многие, очень многие. Их становилось все больше - не
все в колонне выдерживали Путь. Одинокие, идущие
в этом мрачном краю. Что позволяло им
сохранить себя здесь? Вера? Во что? В
Бога, что отвернулся от них? Воля? Доспех,
проржавленный и дырявый, разваливающийся под тяжестью ударов судьбы? Надежда? На что?
Что все удастся вернуть и изменить к лучшему? Самая стойкая зацепка за жизнь. Что из этого? Не
знаю. Я видел идущих
во тьму и несущих с собой крупицу того самого, что мелькало то тут, то там в
моей жизни - золотистый отблеск Солнца! Слабый, но верный огонек связи каждого
из них с тем, что когда-то было их миром. Дети Солнца? Уносящие свой скромный
дар от осквернения? Да! Что-то в этом было! Не отдать его! Сохранить. И неважно, что
он, возможно, никому не понадобится. Как и край, которого никогда не было -
край Солнца… Только вот с
каждым шагом, с каждым человеком, оставшимся в замерзшей грязи, эти еле видные
огоньки становились бледней. Уходил свет, растворялся во тьме. Огоньки
становились белыми. Чистыми, белыми бликами. Те, кто прошел этим путем, никогда
не вернутся в мир живых прежними. Они принесут с собой совсем другие искры,
ставшие огнем. Они принесут Белый Огонь, из которого уйдет солнечная позолота
жизни…» Возможно это
пустые образы неисправимого романтика, пускай! Тогда мне это было очень нужно,
иначе было не выжить… Из биения меди Лютой мглы
ледяной Разгорается в
сердце Холодный огонь. Мыслей черная
ярость Стали замерший
стон, Приближение к
смерти - Холодный огонь. От безжалостной жизни Неприступный
заслон, Путь движения к
смерти - Холодный огонь
(Дин Кунц «Книга печалей», переделанные) Вскоре погиб
Лавр Георгиевич. Его место занял Антон Иванович. Мы отступали и контратаковали,
шли и стояли, переводя дух. И так раз за разом. Наша безудержная решимость,
наша надежда, провела нас немало верст и победила немало врагов. Вскоре мы уже
были не изгоями, но основателями. Те, кто был в первом походе, навсегда
останутся связанными невидимыми узами рождения Белого Огня. Каждый, конечно,
это понимал по-своему, но все чувствовали: речь не просто о некоем первом
испытании, нет! Там было нечто куда более сложное. Что-то умерло и что-то
родилось. И на русской многострадальной земле такого никогда не было и никогда
больше не будет. А потом мы
воссоединились с моими любимыми. Оленька стала уже совсем большой. Пытались
наладить какой-никакой быт. Вначале это было очень непросто, много переезжали,
недоедали. Но надежда, что будет лучше, не давала раскиснуть совсем. А главное,
что я мог их обнять, прижать к себе. Нет, я не был эгоистом и всячески пытался
отправить их в тыл (хотя какой у нас тогда был тыл – так, название одно) Но
Катя настояла на том, чтобы быть рядом со мной. Ее опыт медсестры в этих
условиях был очень востребован. Как бы опомнившись от спячки, к нам стали прибывать
все новые и новые люди. Война
расползалась, ожесточалась. К тому времени я возглавлял одну из рот в
Марковском полку. Мы все время были на острие ножа, в первых рядах. Черно-белое
и череп как нельзя больше подходили к моему настроению и пониманию ситуации… Оленька не
пережила зиму 19-го. Подхваченная ею чахотка не оставляла маленькому организму
никаких шансов. Крохотный огонек в моих ладонях потух. Я не сумел его сберечь.
Ох, как меня тогда накрыло! Нет, не хочу об этом вспоминать… Постоянно пил,
но почему-то не вырубало. А потом я пристально посмотрел в глаза Кати и понял,
что если не я, то кто ее поддержит! Кто?! Так мы и держались друг за друга.
Каждый продолжал свою борьбу… Листок в моей
руке дрогнул. - Вашбродь, с
вами все нормально? - поинтересовался участливо вестовой - Свободен! - коротко
сказал я. Как такое могло
случиться?! Как!? Красные захватили наш медобоз и … Катю! И какой-то трусливый
умник поведал этим скотам, что она супруга подполковника Марковского полка! Попал мне и
другой листок, в котором красные предлагали обмен себя на супругу. Никаких
размышлений тут быть не могло, я был готов на это. Но царапала одна мысль: не
отпустят они Катю. Нет им, гнидам, веры! Рассказал об
этом только Эдуарду Ивановичу, моему другу. - Можем
попробовать прорваться к Хладовке. - Нет, Эдуард,
мы и так в ужасном положении, рисковать жизнями товарищей я не буду, это мое частное
дело. - Костя, а ты не
заметил, что на этой проклятой войне частного-то уже и не осталось? Подумай и
не делай глупостей. - Хорошо,
Эдуард, я подумаю… - Пли! Что-то ударило
под сердце, опрокинуло. Последнее, что видел, проваливаясь в темноту, это лицо
Кати с широко открытыми остекленевшими глазами… …«Передо мной,
опять был стол с белой скатертью, бутылкой и стаканами - За что ТЫ так?
Скажи, за что? Отпусти их! Слышишь! Отпусти их! Забери меня, их отпусти! Молю! ОН внимательно
смотрел на меня - Дурак ты,
Костя! Как есть дурак! И в этих простых
словах показалось мне что-то знакомое, что-то важное, но я не мог вспомнить
что. Но они странным образом успокоили меня. - У нас тут
другая арифметика, понимаешь ли. Им лучше остаться здесь. Поверь мне, так будет
лучше. А вот тебе придется вернуться. - Нет! Зачем мне
туда!? Теперь, когда их там нет!? Зачем? - Эхе-хе! Всегда
так! Пей! И возвращайся! Мы с тобой еще свидимся. - Неет!!»… …«Зачем меня
беспокоят? Зачем? Я еще так побуду. Не трогайте меня. Мне так лучше. Кто-то настойчиво
пробивался в мою пустую голову. Зачем? Оставьте! Я мертвый и не надо меня
трогать! Но все-таки они до
меня достучались…» - Константин
Владимирович, вам крепко повезло! Пуля была совсем рядом с сердцем, но не
задела жизненно важные органы! И даже штыковой, добивающий, лишь прошел между
мышц шеи! Такого я еще не видел! Вы везунчик! Я посмотрел на
пожилого врача - Говорите, мне
повезло? Тот осекся и сконфужено
произнес: - Простите, ради
Бога! Тогда в Ледяном,
я думал, что это был предел, но я ошибался. Можно еще больнее и еще сильнее. Ничего
не осталось! Совсем! Живого ничего не осталось! Только то самое проклятое,
темное поле. И холодный огонь! Огонь, что вел
меня под пули в первых рядах. Я не просто искал смерти, я кружил, как раньше, в
безумном вальсе. Только теперь это был танец с капризной партнершей – Смертью!
Без жалости и без сострадания, невзирая ни на что. Это было активное забытье
безумца, творившего беспредел. Четкие удары
каблуков - я чеканил шаг как на параде. Поворот головы, и шеренга напротив меня
редела. Шаг за шагом - и падало тело. Шаг за шагом - и пуля обрывала жизнь. Никаких
эмоций. Просто нужно убрать их отсюда. Просто убрать. А в голове билось раненой
птицей – «Я же не палач, я солдат, что я делаю?» Наверное,
продолжаю умирать вместе с каждым из них. Неважно. Мне все равно… Мы отбивались,
как могли, но каждый раз красные находили новые силы и способы переиграть нас.
А там, на полуострове, народ, уставший от всего, пытался скрыться на чужбине.
Мне трудно осуждать товарищей, с которыми, я бился бок о бок эти годы, но
многие из них сдали. Страшно устали. Так, что осталось только желание побыстрей
все это закончить. Из-за этого случалось много ошибок, промахов. Надежда
угасала на глазах, кругом были неверие и опустошение. Многие стали
думать, что они сражаются не с какой-то кучкой негодяев, подмявших под себя
простого мужика, а противостоят всему народу. Вся русская земля против них!
Такое и правда могло выбить из колеи кого угодно. Но мне было все равно. Я
готов был драться хоть один, хоть голыми руками, и я не собирался отступать. …«Огромное
темное поле. Шеренги солдат, без сапог и ремней, с пустыми, темными провалами
глазниц. Они не видели. Зато видел я. И вел колонну за колонной куда
приказывало мне чутье (а может, что-то другое, не знаю). Я узнавал тех, кого по
моему приказу лишили звания – жив! И вот мои ноги
опять стали вязнуть. Мне не давали пройти дальше. Каждый такой марш что-то
отнимал у меня. Воспоминания? Фантазии? Я просто был пуст. И мне было жутко
холодно. Всегда!»… Я слышал планы
эвакуации и заранее отпросился в роту прикрытия. Во мне бушевал Холодный Огонь!
Не уйду! Отсюда - не уйду! Мы все грамотно организовали. Пулеметные точки,
артиллерия, танки. У нас было все. Кроме солдат и надежды. Проклятый
Перекоп! Я все для себя решил. Тут мое место. Пора не только провожать, но и
самому уйти. Пора. Однако судьба распорядилась иначе. …«- Зачем ты
так? - ТЫ сам вернул
меня обратно, в пустоту. - В пустоту,
говоришь? Сотни мертвых и живых, что шлейфом тянутся за тобой, ты называешь
пустотой? - Не знаю... - Выпьешь? - Да. Я так
понимаю ТЫ оставлять меня не собираешься? - Правильно понимаешь. - За что так со
мной? - А если
подумать, не находишь этот вопрос глупым? - Не уверен… - Ну раз не
уверен, давай еще по одной на посошок и по делам.»… Запах моря,
чайки над головой… Кто-то
сердобольный вынес меня, раненого, с поля боя и я оказался на корабле. И не было
этому спасителю у меня никакой благодарности. Похоже, быть мне калекой, да еще
беспомощным, и на чужбине. Лучше застрелиться. Тогда, на краю,
меня спасла не дисциплина, не сила воли, и не другие пафосные вещи, о которых
часто любят рассказывать в патриотических кругах. Меня спасла любовь. Не
какая-то страстная там, или чувственная, возвышенная, нет. Любовь глубокая и
спокойная тихая, но всюду проникающая, словно вода в дырявый сосуд. Надя Волосова,
простая, ничем не примечательная и не молодая медсестра, что ухаживала за мной
в те далекие годы. Он ничего не требовала и не ждала. Она просто сочувствовала
и пыталась облегчить мою боль. И незаметно это стало чем-то другим. Для меня это
было приходом весны. Лужи, холод, отвратительная погода - но за ней ожидается,
даже не так – предчувствуется, что-то теплое и солнечное. И во мне просыпалось
возмущение и мой Холодный огонь. День за днем она
приносила мне утку и убирала за мной, а я ничего не мог сделать. Совсем! Поврежденный
позвоночник обрекал меня на такое вот прозябание. Нельзя было ее оставить с
этим. Я что-то должен был сделать. У меня ничего не было, кроме жалких остатков
этого Холодного огня. Я молил! Кричал!
Впадал в бешенство! И просто молчал, час за часом, день за днем. Растил этот
самый Холодный огонь. Я знал, что он может больше, чем просто вести на смерть.
Но чего-то не хватало, чего-то совсем малого. А потом она протянула ко мне
ладони, в которых трепыхался желтый огонек. Огонек Детей Солнца… Второй раз в жизни,
я учился ходить. Как это непросто. И какое это счастье! Но не дай Бог никому
его испытать. Меня помнили, и
не оставили умирать с голоду. Помогали, чем могли. Даже организовали хорошее
лечение и дорогих врачей. Несмотря на свое опустошение и беспомощность, я не
мог просто взять и отвернуться. Хотя в исступлении или в срыве немало причинил
Наде боли. День за днем,
месяц за месяцем, мы поддерживали друг друга и судьба смилостивилась. Словно и
ждала от меня смирения и борьбы в едином порыве, что ли, не знаю. Здоровье
стало поправляться. Вот я уже нормально ходил, а через год вернул себе хорошую
физическую форму. Нас венчали в сербской
православной церквушке. Надя преподавала языки в местной школе, а я
ремонтировал разный металлический хлам. Как оказалось, у меня хорошо получалось
разбираться в механизмах и оружии. Наверное, сказывалось воспитание отца-артиллериста,
что любил мне все объяснять и показывать. Перебравшись во
Францию, я перебивался случайными заработками в разных мастерских, Надя от случая
к случаю давала частные уроки языков. Здесь наших было много, все устроились
по-разному. Многие полны были жаждой реванша, но на фоне поголовной бедности
нашего брата это выглядело немного глупо. Но я ничего не
забыл! Во мне то и дело вспыхивал Холодный Огонь. Пугал окружающих, и только
Надя могла привести меня в чувство. Еще 1924 году в
Сербии я вступил в РОВС. А в конце 1925 г. Александр Павлович предложил
вступить в его закрытую организацию. Мы тогда стояли,
обнявшись, возле открытого окна и тихо перешептывались: - Наденька, мне,
наверное, придется уехать ненадолго. Предложили интересную работу. - Эх! Костенька,
опять тебя тянет в плохие места. - Если ты будешь
против, я откажусь. Она
отодвинулась, внимательно посмотрела мне в глаза: - То, что, порой
полыхает в тебе, убьет быстрее, чем что-то еще. Ты создан совершенно для
другого. Я понимаю. Как решишь, так и будет. Так я стал
членом сначала Кутеповской организации, а затем и Внутренней линии. Частые
командировки в край мертвых воспоминаний, где раз за разом мне удавалось уйти в
самую последнюю минуту. Да, я нес разрушение и смерть. То, что умел очень
хорошо. И с каждым новым разом меня все сильней и сильней тянуло туда. Однажды,
вернувшись в Париж, в нашу маленькую квартирку, я не нашел Надю. Все бы ничего,
но сердце екнуло, и я понял – все! Она умерла так же незаметно, как и жила. Но
не для меня. Словно те проклятые костыли, которые позволяли мне ходить, взяли и
выдернули. И я упал! Резко! Больно! …«Сильно
ударившись, я лежал на огромном темном поле, что так и не отпустило меня. Надо
мной склонились лица без глаз»… Ничего не
осталось, только дело, и то с привкусом фарса. Не видеть, что
враг наш окреп и мертвой хваткой вцепился в некогда нашу землю, было очень
близоруко и опрометчиво. А когда посыпались встречные акции ОГПУ - уже тут, во
Франции - можно было бы сделать вполне определенные выводы. Но все были
увлечены игрой в шахматы. Многие рассчитывали на помощь Франции и Англии. Эх,
что тут скажешь… Мы продолжали совершать все те же ошибки и глупости. Меня все
меньше и меньше желали видеть на собраниях РОВСа, порой, не сдерживаясь, я
высказывал все, что думаю. Поспешно извинялся, и все начиналось сначала. Туман в голове все
чаще окутывал воспоминания. Многое забывалось, не то сознательно, не то
произвольно. А постоянные командировки всколыхнули образы темного поля, и явь с
бредом стали переплетаться все крепче. Мне порой уже было трудно разобрать, что
из того, что было тогда, небыль, а что быль. Порой мне чудилось, что я так и не
вышел из Ледяного, или из той общей могилы. А все, что было после этого, просто
фикция. Надя
посоветовала начать вести записи, чтобы хоть как-то все это упорядочить. Однако
с каждой строкой, я все крепче убеждался в своей литературной бездарности, и
абсолютной невменяемости излагаемого текста. Бросал, и вновь возвращался к
запискам. Хотел их сжечь к чертям собачьим! Наденька не дала. Наверное, зря… Париж 1933 г. Окно вагона,
мелькание пейзажей за окном. Он опять ехал в край воспоминаний. И скорее всего,
навсегда. Позади оставалась уютная кафешка «Каменный остров», принесшая так
много радости его друзьям и знакомым из эмиграции. Там осталась Мари, - после лечения
она вернулась другим человеком и жаждала снова жить. Сестра, нашедшая за
океаном свою судьбу, и многие другие милые и интересные люди. Но ему не было
место среди них. У него остались долги, которые нужно вернуть. Он понимал, что
ничего не сможет там сделать один, но и сдаваться он не собирался. А значит,
это путь в один конец. По крайней мере, он вернется на Родину, домой, никого не
предав. Не предав тех, кто нес в ладонях, защищая от всех невзгод, желтенький
огонек ушедшего мира. Есть вещи,
которые нельзя предавать и забывать. Он вспомнил ироничную фразу, которую
обронил как-то французский таможенник – О! это последний русский! Последний
воин мертвой земли? Может, и так… Его ждали, там
на темном поле, за Гранью. Он был там нужен. Ведь мы порой нужны не только
живым, но и мертвым, и объяснять это оставшимся тут бессмысленно! Они просто не
видят, или не хотят смотреть в ту сторону. Но кто-то должен! Такая участь
выпала ему. Молодой парень
кинулся к нему с намерением выхватить пистолет. Но просчитался и попал в
железный захват опытного бойца. Второй направил в их сторону револьвер и
выжидал, когда очистится окно для выстрела. Он мог бы, прикрываясь неожиданным
щитом, открыть огонь по противнику, но… Блеск в глазах
этого молодого парнишки, сотрудника ОГПУ, что-то в нем пробудил, какую-то
совершенно неуместную мысль. А ведь его сыну Саше, наверное, столько же,
сколько этому парню. Ни разу прежде не вспоминал и не думал он о сыне, а тут
вспомнил. К чему это? А к тому полковник Руднев, что пора. Все это заняло
какие-то доли секунды. В следующий миг белогвардеец оттолкнул в сторону одного
из противников, и стал поднимать свой пистолет. Выстрел! Другой! Это были
хорошие, точные выстрелы. Хоть чему-то эти
суки научились, иронично подумал он, проваливаясь в темноту.
Может, научатся и многому другому? Все-таки они тоже русские. …«Белая скатерть
большого стола. Бутылка водки, стаканы. - Выпьем! - и ОН
протянул мне наполненный до краев стакан. - Выпьем. - Скажешь чего? - Да что тут
говорить. - Ну тогда еще
по одной и пойдем со мной, у нас еще много дел…»…
…
…
…
…
На рубеже
…
…
…
…
…
…
…
По ту сторону
…
PS.
© 2018 Dik Bac