Маша прекрасно осознавала, что однажды Бог накажет ее за чувство, которое было больше, чем любовь к Нему. Она посещала церковь и частенько молилась в маленькой домовой часовне, но Бог был далеко, а Андрей близко, и одно его присутствие наполняло ее таким блаженством, которое, она знала, она должна была испытывать только на Причастии.
Она впадала в оцепенение, когда он уходил в плавание, и смертельно боялась, что с ним что-нибудь случится всякий раз, когда за ним закрывалась дверь. Хотя случиться ничего не могло.
Она старалась, чтобы Андрей не замечал ее болезненной любви и страхов, потому что боялась ему наскучить.
Маша была очень, очень хитрая и старалась занимать мужа светскими приемами и вечерами, на которые она приглашала диковинных гостей, вином у огня в камине, домашними спектаклями, которые ставила вместе со свекровью Эмилией Семеновной.
Ей хотелось, чтобы Андрея влекло домой. Маша повторяла ему раз за разом, что ему совсем необязательно бросать мечты о Севере или спешить возвращаться к ней с Балтики. В конце концов, она просто хотела, чтобы он был счастлив. Но он все же возвращался и подумывал перевестись в штаб, чтобы быть поближе к дому. Это была маленькая Машина победа.
Ему вовсе не нужно было знать, что она на самом деле чувствует. Маша старалась помалкивать и побольше смеяться.
Свекровь Эмилия Семеновна, строгая женщина в черном, поначалу пугала ее, но Маша быстро разобралась, что ничего, кроме применения талантов Тимофеича на театральном поприще, ее не интересует. Иногда она сомневалась, что вдова Шульц вообще помнит, как ее зовут. Эмилия Семеновна передала ей бразды правления и появлялась перед гостями, только отточив до блеска очередное произведение, которое они, бывало, придумывали сообща всю ночь.
Маша также вовсе не была глупа. Она умела делать выводы. Когда Константин Владимирович Руднев, друг мужа, попал в неприятнейшую историю с великим князем, оскорбившим честь его жены; когда состоялась их тайная дуэль, на которой Андрей выступал как секундант; когда наконец Костя подал на развод и погрузился в мрачную, циничную меланхолию, окончившуюся их с Андреем пьяным дебошем и пожаром в винном погребе, она поняла, что брак - это не то, что может длиться вечно само по себе. Любви, как огню в камине, нужно топливо. Во всех романах, которые она читала, любовь сбивала с ног и превращала людей в безумцев. Взять хотя бы “Анну Каренину” или “Войну и мир”! Вспомнить Федора Михайловича с его всесжигающими страстями!
Маша старалась, чтобы ее любовь позволяла ей стоять на ногах, хотя это было нелегко. В ее доме часто бывали женщины, увлеченные своей профессией, - необычные, смелые, посвятившие себя делу, а не семье - и Маша боялась, что она на их фоне выглядит скучно, блекло и бесполезно. Она пыталась себя занимать.
Он хотела полюбить писать стихи, как Саша Веттен, несостоявшаяся невеста Андрея (к которой Маша втайне люто ревновала), или рисовать, как госпожа Воробьева-Стельская, или заниматься благотворительностью, как уважаемая госпожа Новицкая. Но ничто не увлекало ее - разве что кроме верховой езды: та была чем-то похожа на любовь.
На июньский прием Маша пригласила госпожу Аксельрод - просто чтобы взглянуть на женщину-философа.
Женщина-доктор, госпожа фон Крейц, также была приглашена - но исключительно из корыстных целей: Маша ждала ребенка и боялась, что Андрей найдет какого-нибудь жуткого косматого костоправа из военврачей, которому “полностью доверяет”, и ей придется пережить не только роды, но и ужасное унижение. (Конечно, опасения ее оправдались, когда она увидела доктора Ивашенцева.)
Маша развлекала себя, балуя непоседливую Мусю, которую любила как родную сестру, просто потому что в ней текла та же кровь, что и в Андрее, и она видела, как они похожи в мелочах.
Андрей казался ей совершенством: самым красивым, добрым, смелым и благородным человеком во всем мире, и она точно знала, что гораздо хуже и проще его, так что каждый раз, когда он просто касался ее руки, она чувствовала благодарность такой силы, что самой становилось страшно. Она хотела только, чтобы он не догадался об этом.
В Смольном у Маши было немало подруг, и Мусю она воспринимала как “кофульку”, о которой надо заботиться, кормить пирожными и временами щекотать. Строгая м-ль Натали постоянно пыталась пораньше уложить девочку (девушку, на самом деле, в ее 16, однако Муся вела себя как ребенок).
Маша позволяла Мусе все или почти все - и сидеть допоздна с гостями, и танцевать босиком по траве, и бросать наскучившие акварели.
У нее у самой не было ни матери, ни отца, и в свой 21 год она не знала хорошенько, что полезнее в воспитании - строгость или ласка. Княгиня Ливен, директриса Смольного, Машу любила, но была к ней строга. Так, например, в выпускном табеле за поведение у Лысовой значился круглый, позорный и вполне заслуженный ноль.
Ноль этот нарисовался не сам собой. Он полностью повторял очертания зеркала, в которое Маша решила посмотреться ночью, чтобы увидеть суженого. Девицы в дортуаре шептались, что в соседнем, заброшенном доме есть старинное зеркало, и если пробраться туда со свечой в полночь и заглянуть, то увидишь того, за кого выйдешь замуж.
Маша была бесприданница. Отец, капитан Лысов, не оставил ей почти никакого состояния, а сам погиб на войне. Так что она готовилась пойти в гувернантки и почти с этим смирилась, но озорства достало, чтобы накинуть поверх сорочки накидку (как Маша ненавидела эти бесформенные одеяния!) и прокрасться в соседний сад сквозь дырку в заборе, известную смолянкам, вечно голодным и лазавшим туда за яблоками.
Две девицы, подруга Маши Люся Волынская и тощая вредина Варя (просто увязалась следом), отправились вместе с ней, но в дом зайти не решились: говорили, что там можно встретить Черную Вдову, которая ночью приезжает на своей призрачной карете и ищет по дому жертв.
Маша одна пробралась на второй этаж, нашла нужную комнату и зеркало и даже заглянула туда....
В этот миг внизу послышался стук копыт и звуки подъезжающего экипажа - а так же дикий визг Люси и Вари. Маша выглянула из окна и увидела, как ее подруги сломя голову бегут к спасительной дырке в заборе. Ну а ее, конечно, застукала вернувшаяся в дом поздно ночью графиня Воронцова, года два проведшая на водах и державшая дом закрытым. Машу с позором вернули обратно в институт и она еще неделю ходила с чулком, пристегнутым к пелеринке. Ну и табель, конечно, испортила. Маша потом долго еще вспоминала это зеркало и что она там так никого и не увидела…
На самом деле ее испугало лишь то, что она вовсе не испугалась.
На выпускном пела сначала грузинская княжна, а потом был черед Маши. Нино обладала голосом такой силы и такой красоты, что Машино выступление после было просто издевательством. Она путалась в клавишах и старательно выпевала что-то про акацию и ее гроздья, срываясь и фальшивя, и ей едва достало сил домучить гостей до конца. Гости вежливо похлопали, а Маша, не сдержавшись, выскочила из-за рояля и ринулась в сад - рыдать. Там ее и нашел Андрей, который привез толпу кадетов на выпускной бал смолянок.
Маша до конца так и не поняла, за что ей такой подарок от Бога.
Они съездили в оперу, потом долго катались по ночному Петербургу. А потом она не успела даже начать искать себе место гувернантки, как оказалась за Андреем замужем. Старый генерал Шульц умер за год до этого - он, как Маша считала, никогда бы не позволил сыну жениться на какой-то нищей девочке, у которой вообще ничего не было, кроме условно благородного происхождения.
Потом лишь Маша узнала, что и сам генерал был большой оригинал и женился по любви на еврейке - настоящее имя Эмилии Семеновны было Эмилия Сауловна, что вся семья тщательно скрывала...
Такой была жизнь Маши в июне 1914 года, когда она уже второй месяц как ждала ребенка и мечтала, конечно, родить дочь, чтобы баловать ее, а Андрей мечтал о сыне - и когда он говорил об этом, она тоже старалась мечтать ровно о том же.
Гости съехались к вечеру, но Маше стало дурно и она, никого не поприветствовав, ушла в спальню, а обеспокоенный Андрей ушел за ней следом. Слуги и Эмилия Семеновна всех разместили, подали чай, и Маша долго лежала в темноте, пытаясь унять тошноту. После ей наскучило таращиться в потолок. Андрей уже давно крепко спал, когда она тихонько встала, оделась и, не шнуруясь, поднялась в гостиную.
В гостиной кипела словесная баталия, прервавшаяся при ее появлении. Гости встали, и она, смущаясь, замахала на них руками и заняла кресло в углу. Господин Ильин был безусловной звездой вечера - с его горячностью депутатские выступления наверняка давались ему без труда. Он был молод, но бит жизнью - Маша слышала, что он два года провел на каторге. Она спросила его, что же ей нужно у него спросить, чтобы он не стал с ней спорить - он со всеми спорил! - и господин Ильин мгновенно преобразился из оратора в ловеласа, сделав комплимент ее красоте и умению устроить вечер. Маша растаяла: она была тщеславна и комплименты любила.
Завязалась пикировка о любви, и студент-правовед Ершов все смеялся и смеялся над искренними словами господина Ильина, пока тот наконец не вспылил и не вызвал его на дуэль на шахматах - как истинный пацифист. Маша вмешалась и потребовала присутствия на дуэли врача и секундантов. Секундантами должны были стать дамы.
Требовали от дуэлянтов самостоятельного выбора, но господин Ильин ловко выкрутился, сказав, что такой выбор ставит женщину ниже мужчины. И тогда Маша сама вызвалась стать его шахматной королевой (легко же было ее купить!). А госпожа Руднева, сестра Кости, стала королевой господина Ершова.
Маша послушала, как страстно читает стихи мадемуазель Ариадна, посмотрела на мертвую рысь, скалившуюся с потолка, и придумала еще одну игру. Имя поэтессы навело ее на мысли о лабиринте и скрывавшемся в нем чудовище Минотавре.
Рассказав гостям, что завтра с утра расписание их таково: завтрак, дуэль, приезд шумной толпы цыган, а затем игра в Минотавра (от которой пока было одно название), она отправилась в людскую к Эмилии Семеновне и Тимофеичу, которому предстояло стать новой жертвой задумок обеих дам Шульц.
Маша потом долго вспоминала этот вечер - и как была хороша Муся в розовом, как пирожное, которое так и хочется съесть, и как сидела на спинке кресла доктор фон Крейц, и как ерничал над всеми Константин Владимирович, ревнуя к дамскому вниманию, которым целиком завладел Ильин… Гости были чрезвычайно интересные.
Утром Маша собиралась мучительно долго - ей всегда хотелось быть красивее, чем она может - не ради себя, а ради Андрея. Спала она в японском домике, куда ушла, боясь разбудить мужа поздним возвращением. Проснулась от того, что солнце гладило ее по щеке. Впереди был такой длинный день, полный развлечений, что она ощутила острый укол счастья - и от солнца, и от предвкушения, и просто от хорошего самочувствия. Она чувствовала себя молодым зверем, собравшимся на охоту за впечатлениями.
Она лежала на футоне, разглядывая бумажные фонари, резную ширму с драконами, темные рамы окон и их восточный переплет. Свекр привез “сувениров” с русско-японской (трофеями их назвать язык не поворачивался) - достало на целую беседку для хозяев и еще одну для гостей. Маша встала босыми ногами на циновку, потянулась. Хорошо!
Внезапно она вспомнила, что говорил вчера Ильин о бедствующих рабочих, и почувствовала вину за свое счастье, доставшееся ей ни за что...
После завтрака гости разбрелись кто куда, но в основном вели разговоры в беседке. Маша любила такие пикировки - обо всем и ни о чем. Говорили, что господин Ильин ночью пил абсент и выйдет нескоро. Гости терпеливо ждали дуэль. Прибегал Тимофеич, спрашивал, когда слать за цыганами (и медведем!). Наконец явился господин Ильин, сказал, что без кофе он не боец. Послали за кофе.
Андрей был где-то рядом, и ему, кажется, было весело, а Маше больше ничего не было нужно. Поспорили немного насчет врачей и родов, оба пытались друг другу уступить, сошлись на том, что позовут обоих. Госпожа Каржавина, жена знаменитого этнографа, приславшего Шульцам очередную дорогую диковинку, расписывала Маше радости материнства - “главное - найдите кормилицу!”
Госпожа Новицкая прочла какое-то зловещее стихотворение Горца вроде о любви, но на самом деле о кресте и крови (“Ты крест мой, я кровь твоя!”), и Андрей, до того с нежностью смотревший на Машу и державший ее за руку, шепнул, изменившись в лице: “Нет, это не о нас!”
Взор господина Ильина из стеклянного сделался осмысленным, и все устремились на ристалище. Господин Ершов был опытный боец и пить шампанское при каждом съедении фигуры отказывался, но тосты произносил исправно. Маша повязала Ильину свою горжетку на манер ленты, которую дамы дарили рыцарям, и ужасно за него переживала. Для нее эта дуэль особенно была трудна, потому что она не умела играть в шахматы и не понимала, что творится на доске. Гости заскучали ходу на 15-м и начали разбредаться по саду. Андрей терпеливо объяснял ей, что скоро их с Ильиным разгромят, но ей упрямо хотелось, чтобы этого не было. Держался революционер до последнего, и его достойный проигрыш совершенно примирил двух оппонентов.
После явился табор. Медведь Васька, две ярко размалеванных девицы, цыган с гитарой, поводырь медвежий Роман Алмазов и Барон Много Имен. Барон затеял сложную игру с гостями, а цыганки гадали прочим по ладони. Первый тур Маша, занятая гаданиями, пропустила. Слова цыганок ее смутили и встревожили. Мол, ждет, тебя, хозяйка, множество трудностей, и дочь родишь, а потом, может, и сына, вот только придется отправиться в дальние края, и доля твоя будет горькая. Но все преодолеешь, потому что сильная. Маша не была сильной, знала это - и испугалась. Андрей со свойственным ему легкомыслием сказал - не слушай их. Маша отдала цыганке в уплату свое кольцо с топазом и попросила мужа - дай руку, погадаю. Он доверчиво протянул ладонь. Вижу я тебя, милый, идущим в ювелирный магазин…
Посмеялись и пошли играть в баронскую игру.
Ставки были интересные… Во втором туре барон поставил против всех спасение. Ильин, сидевший рядом, поставил мечту, Андрей - удачу на море. Маша долго думала и поставила боль. Почему-то вырвалось у нее это слово.
Андрей выиграл с первой карты. Кажется, это был “Мир”. Машина боль досталась ему, как и мечты Ильина, и спасение от барона. Маша подумала, что ее боль это что-нибудь про роды. Но на здоровье и нервы она никогда не жаловалась…
Тем временем выяснилось, что имя Васька медведь получил от Тимофеича, проигравшего некогда свое имя цыганам. Он и правда не помнил, как его зовут! Василий Тимофеевич (потом правда стал Савелием)!
Визит цыган закончился поединком на романсах. Молодая цыганка страстно спела “Очи черные”, а юная певица Елена Макарова исполнила какой-то неизвестный Маше романс - так искусно, что сам Барон сделал ей приватный подарок, пораженный талантом. Маша боялась, что цыгане украдут Елену.
Позже приехал помощник испанского посла Джорди Боск, которого пригласил на прием Андрей. Елена так заинтересовалась возможностью потренировать испанский, что Маша заподозрила, что дело тут вовсе не в языке. Это было очень похоже на то, как княжна Ливен и господин Ершов все время удалялись куда-то играть в шахматы…
Елена Вячеславовна и дон Боск затянули песню на каталонском, красивую до слез.
Позже Маша вытянула Джорди из своей колоды, которой немного баловалась, Пажа жезлов - карту, обещавшую удачную карьеру на интеллектуальном поприще. Стать ему послом, видимо.
Затеяли игру в Минотавра. 12 героев, одна пифия (Маша уселась рядом с кальяном, к которому ее пристрастил Жорж Захаров, приятель Андрея, присылавший Маше отовсюду табак), одна Ариадна с нитью, доктор, перерезающий пуповину, и, конечно, Минотавр. Явился Тимофеич, голый до пояса, с пузом, измазанным красной краской, страшный, в рогах, которые явно снял с каминной полки. Затрубили в рог, расставили героев по саду, натянули лабиринт. Эмилия Семеновна увлеченно наблюдала за представлением, перебирая пальцами в своей нервической манере.
Андрей был 12-м героем, но по отношению к Минотавру стал Первозванным, потому что Тимофеич перепутал начало и конец Лабиринта. Испытанием моряка стало плавание через воды Стикса. Андрей поделился тремя важным воспоминаниями - Маша была в числе важных, что ей было приятно - и попал в руки Эмилии Семеновны, представлявшей Смерть, ждущую героев на переправе через Стикс.
Ну и кто же ты теперь, когда забыл свое дело и свою миссию? - сурово вопросила она.
Я твой сын, мама, - простодушно ответил Андрей.
Значит, ты не герой? - Эмилия Семеновна умела вживаться в роль.
Обрезать нить! - взревел Минотавр.
Затрубили в рог. Маша рванулась вперед. Ей было обидно, что он вот так, первым, проиграл в ее глупой игре. Он обидится! Она схватила мужа за руку.
Постойте, маменька, вы ничего не сказали о том, чей он муж. Я его у вас заберу! Андрей, пойдем от Смерти!
Она утащила его подальше от свекрови.
Андрея все это скорее забавляло и он не выглядел огорченным, когда Минотавр взялся за другого Тесея. Маша всех не запомнила, но и потом, спустя годы, перед глазами вставала госпожа фон Крейц, бинтующая раненое чудовище одной рукой, с бесстрастным лицом и очень ловко; госпожа Аксельрод в белых перчатках (кажется, едва ли не единственная дама в перчатках здесь!), говорившая ему о рабочем дне и детской смертности; господин Ильин, который обнял Минотавра, когда тот его бил, и приставил его рога к своему лбу, показывая без слов, что есть братская любовь - это было очень сильно. Муся, босоножкой танцующая на траве, хохочущая вместе с госпожой Новицкой, что вот буквально сейчас они об этом и говорили - о том, что не пойти ли ей в школу Айседоры Дункан. И, конечно, боевой танец господина Ершова.
Гости старались как могли, и Тимофеич совсем упарился.
Маша впрочем по странности уже давно не видела никакого Тимофеича, а переходила с Андреем от одного героя к другому, и ей казалось, что она и вправду идет по лабиринту и видит настоящее древнее жуткое чудовище - “о́бло, озо́рно, огро́мно, стозе́вно и ла́яй”.
Она вспомнила роман Радищева “Путешествие из Петербурга в Москву” который читала в Смольном тайно, в списке и что эта цитата, вынесенная в его эпиграф, изначально отсылала к “Энеиде” Вергилия.
В отрывке про стозевное чудище повествовалось о наказании царей в аду за злоупотребление властью. Они постоянно смотрели на себя в зеркало и видели чудовищ…
В переводе Василия Тредиаковского 1760 года это звучало так:
“Там, наконец, Тилемах усмотрел Царей увенчанных, Употребивших во зло своё на престолах могутство. Им, с одной стороны, едина из мстящих Евменид Предпоставляла Зерцало, Пороков их мерзость казавше. […] В этом Зерцале они смотрели себя непрестанно; И находились гнуснейши и страшилищны паче, […] нежели тот преужасный Пес Кервер, Чудище обло, озорно, огромно, с тризевной и Лаей…”
Ей стало немного страшно, так хорошо вжился в роль Тимофеич. Насколько они виноваты перед ним, что держат его в слугах, когда он такой хороший актер?
Но в конце концов, Тесей был определен - им стала госпожа фон Крейц - ко всеобщему, кажется, удовольствию. Особенно тех гостей, которым не досталось роли героя, и игра успела наскучить им. Отправились пить чай в беседку и переживать и визит цыган, и Лабиринт. Кто-то нашел оброненную Бароном Много Имен карту - Башню. Маша потом еще раз вытащила ее уже из своей колоды… Разрушение и Божий промысел, король и королева лежат мертвые у подножия, короны слетели. Маша постаралась успокоить прочих, толкуя как можно мягче, но было все равно неприятно.
Впрочем, вечер был такой милый, что его ничто не могло испортить. Где-то в саду звенела музыкальная шкатулка, которую Тимофеич подарил Маше на прошлые именины. Гости отужинали и начали разъезжаться потихоньку. Маша вдруг почувствовала, что надо бы заглянуть в часовню, схватила под руку Андрея, позвала Мусю - и почему-то ей захотелось позвать с собой и Руднева.
Слава Богу за все! В темной часовне не горело ни одной свечи, и они зажгли каждый свою и поставили их перед иконами. На ум почему-то лез только неуместный в июне пасхальный канон, и Маша читала его себе под нос, вслух, и еще эта проклятая горжетка, надетая вместо платка, все время падала с головы (она нелепо выглядит, а он видит). Руднев задержался в часовне, а Шульцы забрались в старый Мусин домик на дереве и смотрели оттуда на соседние дома и на закат.
Потом Муся слезла с дерева, они остались с Андреем вдвоем, и он поцеловал ее в лоб и повторил, как хочет сына. Маша обещала стараться, что она еще могла ему сказать?
Внизу ее дожидался Костя, у которого было тяжело на душе после недавнего развода и от горестных предчувствий, и они еще долго говорили возле церкви, и этот разговор она почему-то запомнила последним из всего вечера...
Мне надо ехать, но это ненадолго, я скоро вернусь, обещаю.
Поезжай, конечно, поезжай.
Муся кинулась Андрею на шею и начала плакать.
Маша плакать не стала, еще не хватало, чтобы он это видел. Она опухала от слез и не любила, когда Андрей на нее безобразную смотрел. Потом поплачу, решила она.
Прижала к себе Мусю, отлепив ее от мужа, затем обняла его.
Он вышел все с той же фальшивой улыбкой на губах, и долгим взглядом посмотрел на нее с порога. У нее дернулось что-то внутри, но реветь они с Мусей начали уже потом.
Правда, Андрей не обманул и зимой сумел к ним вырваться, и у них было еще одно счастливое воспоминание.
Саша била Андрея подушкой, как в детстве, госпожа фон Крейц рассказывала случаи из медицинской практики. Войны будто не было.
Во время Машины родов фон Крейц с Ивашенцевым разделились, потому что Руднев и Андрей, конечно же, напились ужасно, и пока фон Крейц помогала Маше, доктор откачивал молодого отца и его шебутного друга. Погреб в этот раз не сгорел.
Маша была здоровА и живуча как кошка и встала уже на следующий день, отвергнув все советы полежать еще.
Горели японские фонари, в беседке было тепло, а на улице стоял мороз - и это было последнее счастливое Машино воспоминание из жизни, в которой она была Марией Станиславовной Шульц.
С Новым годом, с новым счастьем!
© 2018 Юлия-Маргарита Поляк