Другие Берега. Ролевая игра 2018 года. Воспоминания госпожи Новицкой
Чужие города
Игра «Другие берега», 13-16 сентября 2018 г., Подмосковье
Без отдыха дни и недели,
Недели и дни без труда.
На синее небо глядели,
Влюблялись...И то не всегда.
И только. Но брезжил над нами
Какой - то божественный свет,
Какое - то легкое пламя,
Которому имени нет.
Г. Адамович
От игрока
Это была очень взрослая игра.
Это не была игра про белую гвардию, хотя тема про наших близких в ней звучала постоянно.
Собственно, и военный-то на ней был всего один. Это была игра про обычных русских людей,
волею нелёгкой судьбы ставших изгнанниками. Про то, как становится ценным то, что было
неважно ранее. Как помогают друг другу вчерашние "враги". Как люди совершают поступки,
которых от них никто не ожидал, в том числе и они сами.
О важном – без смешков. О пафосном – с должным уважением к теме.
О больном, о сумасшедше разном – с огромным уважением друг к другу. Бережно и очень осторожно.
Структура игры была такой: 1914 год, Петербург – безвременье (от 1914 до 1934) - 1934 год, Париж
Одним из самых главных открытий для меня стали перфомансы. Возможность одной небольшой сценкой
рассказать что-то самое главное из жизни своего персонажа – как любое художественное высказывание,
содержало информации и ощущений больше, чем показывало. Перфомансы невозможно вспоминать без слез,
перехватывающих горло. Почти 30 историй - едва намеченных, но рассказанных так, что все
полотно самых разнообразных чувств и судеб - оживает.
Выстрелы в заснеженной степи. Прощание с любимыми навсегда. Смертельно усталый врач продает
свое кольцо, чтобы купить морфий в больницу. Сумасшедшая, молодая коммуна парижских художников.
Женщина, отдающаяся жирному мудаку – за возможность купить лекарство мужу и еду ребенку.
Расстрел русских офицеров «тройкой».
Каких только судеб мы не показали и не пережили. Объединяло их только одно – все они любили
Россию. Каждый по-своему. И оттуда, из мирной усадьбы 1914 года – и отсюда, с берегов Сены, в 1934 году.
Портрет
Софья Алексеевна Новицкая. Ей 35 лет, она давно и счастливо замужем за
полковником Владимиром Федоровичем Новицким. Володей. Ее дело жизни –
Александровское благотворительное общество, еще с 1905 года, с
Маньчжурской кампании занимающееся помощью раненым офицерам и
семьям погибших. Сейчас Софья Алексеевна курирует проект Общества
– газету «Русское дело» и литературный альманах при ней.
Бело-сине-красная тетрадь
1 января 1914 года.
Люблю этот тихий вечер. В первый день нового года начинаю новый «том» дневника. Привычку писать
невозможно утратить с возрастом – так же, как нельзя разучиться плавать.
Запах елки всегда навевает на меня воспоминания. Уж как я жду Пасху - а вот Рождества ждала с еще
большим нетерпением. Ведь в это время в нашем поместье Августово собиралась вся наша большая семья, и
приезжали мои дорогие братья и сестры. Сергей, как самый старший, напускал на себя такой важный вид!
Это было очень смешно, потому что на самом деле ему тоже хотелось играть с нами в снежки, съезжать на
санках с крутого берега Берестовицы – прямо на лед, там, где санный путь от возов, которые сено с другой
стороны реки возят… А приходилось чинно стоять.
Помню тот год, когда Ася нечаянно залепила Терентию снежком прямо в лоб, под фирменную фуражку. Она
еще маленькая была, испугалась, и начала реветь,
Ему больно, а ей страшно, а мы все смеемся. И я, и Рома, и Костя, и даже Сергей, хоть и делает суровый
вид… Как же было хорошо!
Терентий был самый страшный шалопай. И выдумщик. Он мог придумать историю просто из головы, и клясться,
что так оно и было на самом деле. Низачем, просто так. Думали, он станет писателем. А он стал военным моряком.
Очень любила смотреть, как мама одевается перед традиционным Рождественским балом в Дворянском собрании.
Как вместо маленьких золотых сережек она вдевает в уши серьги с крупными жемчужинами. Платье со шлейфом! В
нем она казалась мне сказочной принцессой, и я всегда думала: когда вырасту, каждый день буду ходить такая
красивая! А она смеялась и говорила – когда ты вырастешь, платья будут носить совершенно другие…
И мамины духи. Те самые, их не спутаю ни с чем. Роза и горчинка.
(пропустим несколько страниц дневника Софьи Алексеевны Новицкой)
1 июня 1914 г.
Нас пригласили на прием в особняк Шульцев. Какая жалость, что Володя уехал с этой внезапной инспекцией.
Мы так редко выезжаем куда-то вместе!
Письмо брату, Роману Александровичу О”Бриен-де Ласси
Дорогой Ромочка, пишу тебе из особняка Шульцев,вся переполненная впечатлениями. Прежде
всего, усадьба эта очень красива, необычна, и наполнена просто россыпями милых безделушек, старинных
и современных.
Приглашены были самые разные люди. С некоторыми ты даже знаком. Помнишь, к примеру,
Ершова Дмитрия Алексеевича, который с нашим братом Сергеем в шахматы играл? (Да-да, тот
самый молоденький юрист, в которого влюбилась Сережина жена, и вышла вся эта история).
Так вот, он бросил свое правоведение и целиком переключился на шахматы. Теперь он гораздо
больше шахматист, чем правовед.
Ехали вместе с ним и его сестрой Ариадной. Она считает себя поэтессой. (На самом деле стихи
ее дурны, а сама она ведет себя очень надуманно и выспренне. Если бы не эта манера поведения!
В сущности, она неплохой человек).
Чуть позже прибыл их дядя – Иван Алексеевич Мороков. Я очень люблю его прозу (насколько я
помню, ты тоже), да и как журналисту ему мало равных. Я так обрадовалась возможности еще раз
подойти к нему с предложением напечататься в нашем альманахе «Русское дело»! Ведь его имя на
обложке наверняка поднимет выручку вдвое. А для нашего Александровского благотворительного
общества это совсем не лишняя сумма. Сам знаешь, сколько медикаментов требуют госпитали даже
в мирное время. А курсы медсестер, а помощь семьям погибших офицеров? Кругом нужны деньги…
Но дело даже не в деньгах, а в возможности украсить наш альманах рассказами самого Морокова!
И к тому же он чрезвычайно приятный собеседник, остроумный, начитанный.
Приехала твоя муза, Ромочка, Маргарита Мейн! Моя дорогая Маргаритка! Она все так же прекрасна,
стихи ее еще лучше. И она до сих пор носит ту брошь-стрекозу, которую ты ей подарил тогда.
Пили чай в Охотничьей гостиной. Племянник Морокова умудрился вступить в очень едкую дискуссию с господином Ильиным. Алексей Федорович - один из самых молодых депутатов Государственной Думы. От партии РСДРП (б), чем, почему-то, очень гордится. Я сначала побаивалась его, но потом поняла, что он, между прочим, один из самых интересных собеседников, пусть мы и резко расходимся во взглядах.
Алексей Федорович за народ и революцию, я, как ты знаешь, убежденная монархистка. А тем не
менее в конце вечера он сказал мне: «Несмотря на разницу наших взглядов, Софья Алексеевна, мне
кажется, что вы понимаете меня лучше, чем кто-либо другой». Странно, но приятно!
Господин Ильин и господин Ершов обменялись резкостями, и тут хозяйка дома,
Мария Станиславовна Шульц, остановила их, и предложила решить противоречия дуэлью!
Не пугайся, Ромочка, никаких выстрелов! Мария Станиславовна вовсе не такая кровожадная.
Дуэль была на шахматах. Как ордалии, Божий суд. Кто проиграет, тот извиняется перед соперником
и признает себя неправым.
Теперь все с нетерпением ожидаем утра.Твоя сестра Софья.
Бело-сине-красная тетрадь
12 июня 1914 г.
Нет лучшего начала для утра, чем кофе на пронизанной солнцем веранде. Особенно если этот кофе сварен поручиком Рудневым, а твои утренние собеседники – Иван Алексеевич Мороков и доктор Ивашенцев.
Со временем, конечно, компания на веранде разрастается. Все с нетерпением ожидают дуэли. И не зря - это было настоящее сражение!
А мы разговариваем с Варварой Александровной Ярошевской о новых направлениях в искусстве. Я утверждаю, что многие современные «гении» чересчур расширяют само понятие искусства – и тем самым уничтожают его, размывая. Варвара Александровна не согласна, она считает, что именно так искусство расширяется и приобретает новые краски. Она пробует свои силы в литературной критике. За плечами у нее, как и у меня, историко-филологическое образование и я поистине счастлива, что есть человек, которому не надо объяснять…. Впрочем, подавляющее число гостей у Шульцев именно таковы. И это прекрасно.
В это же время на «кофейной» веранде поют Маргарита Мейн и молодая певица Елена Макарова. О, как прекрасен их дуэт с испанским послом, когда они исполняют народную каталонскую песню. Мы читаем стихи. Говорим о будущем России, о новом искусстве.
Из традиционных дачных развлечений: были цыгане с очень милым медведем.
Из не очень традиционных – игра в Минотавра. Тогда-то и произошло первое совпадение:
сестра хозяина дома, маленькая Муся, жаловалась мне, что в нашем обществе ей
немного неловко – «все такие талантливые, а я неусидчивая, и ничего не добиваюсь
поэтому». Я говорю – Мусенька, а вы обратите свою неусидчивость себе на пользу.
Слышали про босоножку Айседору Дункан? Займитесь тоже танцем, попробуйте себя в
новом виде искусства.
Не проходит и получаса, и Муся становится Босоножкой! Одно из заданий Минотавра
выполняет она моментально – именно вспомнив наш разговор.
От игрока
Нужно было в полной мере ощутить всю полноту, красоту, негу и лень и даже чуточку скуку сытого дворянского усадебного вечера – потому что только напитанные этой любовью нашей матери – Родины – мы будем потом способны любить ее, что бы с нами ни произошло, что бы ни сделали с ней и нами другие люди.
Ты можешь не любить меня, Россия. Моего запаса любви хватит на нас двоих.
Безвременье. Перфомансы. Смерть Володи.
1914 год. Начало Первой мировой войны.
Квартира Новицких.
Софья Алексеевна крутится около зеркала, примеряя шляпку и напевая:
«Вальсируем, вальсируем мы до самозабвения,
Вальсируем, вальсируем, на миг сойдя с ума.
Вальсируем, вальсируем, и в сказочном кружении
Плывут ночные фонари, проспекты и дома…»
Стук в дверь. – Войдите!
Входит человек в военной форме.
- Здравствуйте, не имею чести знать.
- Моя фамилия Иванов…
- Вы с новостями от Володи? С письмом? Давайте скорее!
- Я воевал под его началом… (собравшись с духом) Полковник Новицкий погиб.
При Ивангородской операции. Я привез вам его вещи. А похоронили его там же, в Радоме…
Мир потерял границы, вещи… натыкаюсь на вещи. Обнимаю его гимнастерку. Чувствую запах.
Это больше не женщина, это раненое животное. Крутится ,воет, пытается найти себе место, чтобы не болело.
НЕТ
НЕТ
ВОЛОДЯ!
- Вы не представляете, какой он был! … Что он значил для меня! …Володя…
Ночь, пустота, звезды. Вой.
Безвременье. Перфомансы. Прощание с Гергоевым.
Одесса, 1919 год. Ночь.
Высокий офицер в папахе. Софья хватает его за руки, заглядывает в глаза и плачет, почти кричит:
- Зачем здесь оставаться? Ради чего? Это выжженная земля по колено в крови, и на ней не осталось ничего, что мы любили! Что ты защищаешь, все уже кончено!
Георгий, я тебя никогда ни о чем не просила, но я умоляю тебя, давай уедем. Я все продала, у меня есть два билета на пароход, который утром уйдет, и все!
Я понимаю, что я, конечно, не так хороша, как когда-то, но я первый раз о чем-то тебя так страстно прошу... пожалуйста...
Георгий отворачивается. Встает спина к спине. Достает письмо и читает из него самую главную фразу:
"Я слушал Вас, соглашался, но понимал, что никогда не смогу покинуть эту страну...свою Родину, в это время, когда я ей нужен. Нужен, наверное, так, как не был нужен никогда."
Отдает ей письмо. И уходит во тьму.
Бело-сине-красная тетрадь. Последняя страница.
Ты спросила:
"Мы друзья?" –
Чёрта с два!
Намного хуже!
Мы - потерянные души.
Я — твой крест.
Ты — кровь моя.
Ты спросила:
"Вы мой друг?" –
Твой должник,
твой вечный кровник.
Твой невстреченный любовник
И несбывшийся супруг.
Ты спросила:
"Друг я Вам?" –
Много больше! -
свет мой ясный,
Без которого напрасны
Все поступки, все слова!
Ты спросила:
"Мы дружны?" –
Да! Дружны,
как два несчастья.
Как убийцы, соучастьем
Навсегда обручены.
Ты спросила:
"Мы - друзья?"
Для ответа
слов не нужно.
Ну какая ж это дружба?!
Ты – мой крест.
Я – кровь твоя.
Сине-бело-красная тетрадь
1924 год.
Олимпиада в Париже! Копила деньги несколько месяцев, но купила-таки билет на соревнования по конному спорту. Скачки – моя страсть.
А тут меня ждала такая встреча! Милая, милая Мари, сестра шахматиста Ершова! Кинулись друг другу в объятия и долго плакали. Она пробует свои силы в фотографии. Очень надеюсь, что у нее получится.
Еще одно происшествие сегодняшнего дня, боюсь даже себе признаться… Но мне показалось, что около конюшен я видела Георгия. Впрочем, что я там увижу, с такой-то верхотуры.
Перестань выдавать желаемое за действительное, дорогая Сонечка.
СОНЕЧКА! Сонечка! Как давно никто меня так не называл…
(Козицкий зовет Софи. Никуда не деться от французского языка! Я раньше любила его, а теперь ненавижу. Язык, не Козицкого, конечно. Не могу ездить в парижских трамваях – там все говорят по-французски!)
1928 год.
Как я попала на эту улочку? Очень просто – Козицкий привез меня сюда на такси, а уходить пришлось самой, пешком. А до этого я тут не была, в этой части Парижа. Как-то не доводилось. И, кажется, заплутала. Решила – спрошу дорогу вон у той женщины, стоящей около ресторанчика.
Что-то не так в этой картине. Жирный араб тянет ее за руку, но непохоже, чтоб ей хотелось с ним идти. Женщина вскидывает голову, услышав мои шаги.
Эти глаза невозможно забыть. Даже если все остальное изменилось.
- Госпожа критикесса! Откуда вы здесь???
Как хорошо, что у меня было целых 20 франков. Хватило и на лекарство ее мужу, и на еду сыну.
Целая ночь разговоров. Варя, чудесная Варя.
1930 год.
Мороков, Иван Алексеевич! Столкнулись на улице.
Похудел, но держится молодцом. Какое счастье увидеться с ним снова! Договорились увидеться в русской кофейне.
Насколько я поняла, его литературные заработки крайне нерегулярны. Со смехом рассказывает, как прячется от лавочников, которым задолжал.
Еще раз предложила ему напечатать у нас, в издательстве Поволоцкого, что-нибудь. Он вспомнил: «Вы ведь мне предлагали еще в России! Но тогда так и не сложилось! Попробуем еще раз».
О да, конечно, Иван Алексеевич. Попробуем еще раз. И не только публикацию.
1932 год.
Как же она теперь великолепна – а все-таки и всегда такой была. Только уже не Леночка Макарова, а госпожа Боск, Елена Вячеславовна. Супруга испанского посла. Элегантное платье, изящное бриллиантовое ожерелье. А ее глаза сами как бриллианты. Нет, скорее, как звездчатый кварц.
- Софья Алексеевна, милая, вы? Как сложилась ваша жизнь?
- Елена Вячеславовна, дорогая! Как же я рада видеть вас! Жизнь… Да по-разному. Вы вот чулки штопаете?
- (слегка замявшись) Нет, чулок не штопаю.
- А мне вот довелось. Но я не жалуюсь, есть такие, кому намного тяжелее пришлось. Мне помогли, когда я приехала сюда в 1920-м.. Два года меня буквально передавали с рук на руки мои друзья, ведь мне негде и не на что было жить… (про себя продолжила – «и незачем»)
- Софья Алексеевна, если я хоть чем-то могу вам помочь!... Вот что, я вас приглашаю, у нас проходят приемы, приходите непременно.
- Спасибо вам, милая Елена Вячеславовна. Приду обязательно…
1934 год.
В этот раз я уж точно постараюсь попасть в особняк испанского посла. Так глупо и нелепо было заболеть в прошлом году непосредственно в день приема! С нетерпением жду увидеть тех, кого не видела очень давно. Может, даже в другой жизни… в России еще.
Хватит уже глупостей, Софья.
Как можно было передать Гергоеву (ДА! ЭТО ОН!ОН! ОН ЖИВ И НЕ ПОГИБ ПОД ПЕРЕКОПОМ!) визитку, рабочую, с адресом редакции! Не подойти, не обнять? Попросить мальчишку-разносчика передать, а самой спрятаться за колонной?
Ты ведешь себя как малолетняя дура, Софья. А ведь тебе уже столько лет!
(дальше строки размыты.)
Мысли: о Родине и о себе
Насколько Софья Алексеевна была нужна людям на Родине – настолько она оказалась одинока в Париже. Человек, который всю жизнь занимался тем, что помогал другим людям – вдруг, как рыба, выброшенная на берег, остался без привычной среды. И нет, работа не заменяет ощущения своей нужности стране и людям. Даже если это хорошая работа, как у Софьи – в издательстве, которое выпустило сборники Цветаевой и Газданова. Что уж говорить о тех, кто был вынужден работать официантками и таксистами.
Не потому, что не было знакомых. Были. И слава Богу. Когда Софья плыла на пароходе, когда вышла с него, она вся была «соляной столп», все вокруг казалось невероятным, и не хотелось жить, и невозможно было что-то делать. Если бы не те ее друзья, кто уже был в Париже! Они приютили ее, и главное – похлопотали перед Поволоцким, чтобы он взял ее редактором в свое издательство.
Работа была ее спасением. Как тогда, еще в России. Навсегда врезались в память слова Веры Ивановны Фирсановой (промышленницы, миллионерши, меценатки), сказанные в 1914 году после смерти Володи: «Ты не имеешь права опускать руки! Снова война, сколько людей ждет от тебя помощи. Теперь ты должна это делать за двоих. За себя и за Володю»
И Софья встала, пошла и начала делать. И работа не дала ей задохнуться в черном своем горе.
(А через два года состоялась судьбоносная встреча с Георгием Гергоевым. Он окончательно смог вывести Софью из черной пустоты. Она поверила, что жизнь не кончена, что ее еще кто-то может любить, пусть и не так, как муж.
Не так, конечно. Да и любить ли? Вечером: «Я пью за лучшую женщину за этим столом! За Софью Алексеевну!» А утром – «Софья Алексеевна, вы прекрасны. Но я не могу на вас жениться… мне нужна совсем другая жена».)
И вот – Париж… И нет уже тех безмерных ужасов войны, смертей и голода. Казалось бы, пора быть счастливыми? Но Софья готова целый день сидеть в русской кофейне - лишь бы не идти в свою одинокую «келью». Пока мы здесь, мы вместе – мы держимся на плаву, и не позволяем себе ни распускаться, ни стремиться к смерти.
Мы, русская эмиграция – закапсулировались в себе, храня ту внутреннюю Россию, которую унесли собой. ТЕ привычки и ценности. Что для нас Франция? Дома вокруг могут быть любыми… Мы как жеода в каменной породе - прекрасная, но чуждая этому камню - вполне самоценны.
И всегда – на людях. Потому что пока ты не остался один – обязательно найдется кто-то, кому небезразлична твоя жизнь!
С этого небезразличия для меня и начался весь финал.
Финал
У меня была шахматная задача. Я решила погадать на ней - попросить ее решения у двух наших самых признанных шахматистов. Если они ее решат, то у нас с Георгием все сложится хорошо, и жуткое мое одиночество кончится. Ежели нет – значит, Судьба продолжит меня испытывать.
Но я, естественно, не стала объяснять этого Дмитрию Алексеевичу и Ивану Алексеевичу. Просто попросила решения, намекнув, что крупный жизненный выбор от этого зависит.
Пробовали и так, и сяк - ничего не выходит. Дмитрий Алексеевич сокрушается, говорит, что от стыда ему только с Эйфелевой башни прыгать. Я говорю – давайте за компанию, но с башни неэстетично! Вот пистолет – другое дело.
А дальше господин Руднев прочел мне целую лекцию о пистолетах, винтовках, мы очень интересно о них поговорили.
- Господин Руднев, вы так великолепно рассказываете, просто заслушалась! Как я хотела бы сейчас пострелять!
- Софья Алексеевна, достойный вас пистолет я только что русскому послу передал. От фирмы, в которой работаю, прекрасный образец.
- Так за чем дело стало? Я у него и попрошу.
Это была огромная наглость с моей стороны, но я действительно попросила у советского посла тот самый опытный образец Смит-и-Вессона, который ему подарили.
Он был прекрасен (пистолет, не посол – впрочем, и посол тоже). Со стороны господина Руднева было так мило, что он учил меня стрелять правильно. Время пролетело незаметно!
А потом Константин Владимирович, понизив голос, говорит мне: этот пистолет надо вернуть, мне бы не хотелось, чтобы подарок нашей фирмы был в чем-то замешан. Но если хотите, я дам вам другой.
- Дадите? Слово офицера?
- Слово офицера…
И действительно дал мне маленький «бульдог», который убрался даже в сумочку.
Я пошла возвращать послу «Смит-и-Вессон». И застала невообразимую картину. Доктор Ивашенцев объявил, что возвращается в СССР. Посол и его спутница бурно радуются этому. Баронесса приходит в ужас и пытается его отговорить.
Что касается спутницы посла – госпожи Ягоды – то мне невероятно тяжело было рядом с ней находиться. Мало того, что она непрерывно говорила лозунгами, так еще и совершенно не смущаясь, приколола на лацкан пиджака брошь, которую узнали я и госпожа Мейн. Эту самую стрекозу с камнями Маргарите подарил когда-то мой брат Роман Александрович. Господин Ильин предложил товарищу Ягоде вернуть брошь законному владельцу, но та и ухом не повела.
Во мне росло напряжение. Тут еще и Елена Вячеславовна объявляет, что тоже едет в Советский Союз, вместе со своим мужем, послом Испании.
И тут начинает говорить Ариадна. Обвиняет во всех смертных грехах баронессу фон Крейц, и несет еще какую-то нелепость. Я при всех даю ей пощечину, чтоб снять истерику, и дальше пытаюсь привести ее в нормальное состояние. Мы с Еленой Вячеславовной отводим ее за угол, чтоб она не делала этого на людях.
Возвращаюсь. И понимаю, что не могу здесь находиться, мечусь, как зверь в клетке. В голове бьется «Я убью эту стерву, чтобы больше никого не соблазняла лживыми рассказами и посулами про СССР».
Не могу, не выдерживаю, бегу в сторону маленькой часовни.
Там меня нагоняет Варвара Александровна. И вот тут-то срывается какой-то предохранитель внутри, я начинаю кричать и плакать в пасмурное небо:
- Я трус, трус, трус! Почему я не могу? Почему наши на Перекопе умирали, но могли, а я не могу убить даже одного человека?
Я захлебывалась слезами, меня тошнило словами.
В голове звучали два голоса. Очень громких.
Голос Бога: убийство – смертный грех, не марай рук, ты никогда себе этого не простишь.
И голос дьявола: пусть хотя бы одним соблазнителем невинных станет меньше, что ты теряешь?
Варя решительно разворачивает меня к церкви и тянет:
- Пойдем. Тебе надо туда,
- Нет, Варя, не надо, - пытаюсь я отказаться, ведь в сумке у меня пистолет, как я войду в дом Божий с оружием?
Но она не слушает, и тащит меня за руку. Подводит к «Молитве Оптинских старцев»:
- Читай!
- Я без очков и не вижу, - слабо пытаюсь я отказаться.
Но она начинает читать молитву вслух, а я повторяю за ней священный текст. И чувствую, физически чувствую, как падает во мне взвинченный градус напряжения, как со словом и дыханием уходит бесовское наваждение ненависти, и остается спокойствие… и печаль.
«Господи, дай мне с душевным спокойствием встретить все, что принесет мне наступающий день.
Дай мне всецело предаться воле Твоей святой.
На всякий час сего дня во всем наставь и поддержи меня.
Какие бы я ни получал известия в течение дня, научи меня принять их со спокойной душою и твердым убеждением, что на все святая воля Твоя.
Во всех словах и делах моих руководи моими мыслями и чувствами. Во всех непредвиденных случаях не дай мне забыть, что все ниспослано Тобою.
Научи меня прямо и разумно действовать с каждым членом семьи моей, никого не смущая и не огорчая.
Господи, дай мне силу перенести утомление наступающего дня и все события в течение дня. Руководи моею волею и научи меня молиться, верить, надеяться, терпеть, прощать и любить.
Аминь.»
Закончила молитву я другим человеком.
ПОСТСКРИПТУМ
Письмо подруге, Варваре Александровне Ярошевской
Дорогая Варя.
Вчера, когда ты плакала и кричала, что невозможно жить после того, что с тобой случилось, я, наверное, не смогла подобрать правильных слов. Я не могу уснуть всю ночь, думая, что я должна была сказать, чтобы объяснить тебе простую вещь – Бог не посылает нам испытаний не по силам.
И вот, 4 утра… и я придумала. Я просто расскажу тебе то, что я не говорила никому. Расскажу, что происходило со мной тогда, когда я добиралась по охваченной Гражданской войной России из Петербурга в Одессу.
Помнишь, я упоминала, что, уже погибая от голода и холода, я встретила на вокзале господина Ильина? Товарища Октябрьского, как он тогда меня поправил. Когда Алексей Федорович спросил, чем он может мне помочь, я даже не сразу поняла, что у него просить… Но вдруг меня озарило: пропуск! Бумагу, с которой я могу выехать из этого города, в котором ледяной ад и нет помощи ниоткуда.
На следующий день он дал мне эту бумагу. Так началось мое долгое путешествие.
У меня почти не осталось даже вещей, которые я могла продать. Но каким-то чудом, где-то на переполненных поездах, где-то на подводах, а где-то и пешком я добралась до южных губерний. Тогда я еще думала, что смогу пережить это смутное время, ведь не может же быть такого, чтоб все это было надолго… И тут произошла катастрофа. Поезд, на котором я ехала, был захвачен отрядом восставшего быдла.
Как по-другому назвать этих людей, вся жизнь которых происходила в непрерывном пьянстве, грабежах и самых животных удовольствиях, я не знаю. Командовали ими два брата: один – недоучившийся семинарист (и кокаинист), а второй - лавочник. На мою беду, я чем-то понравилась семинаристу.
Он таскал меня по всем украинским степям. Когда он напивался, он был страшен, но когда он доставал кокаин было еще страшнее. По вечерам он заставлял меня петь романсы (и чувствительно плакал при этом). А по ночам насиловал меня. Когда я пыталась сопротивляться, он бил меня так, что я не могла встать, но следов почти не оставалось.
Как-то раз я попыталась сбежать. Но меня заметил второй брат. Избил, раздел, и засунул в какой-то погреб. И как будто ледяной ад Петербурга вернулся ко мне. С тех пор стеречь меня стали еще тщательнее, ведь я была атаманова любимая игрушка. Приходилось мыть полы, стирать вонючее мужицкое белье. А вечером петь, а ночью терпеть.
Я потеряла счет дням и жила так, как будто это происходит не со мной. Тогда я первый раз превратилась в соляной столп. Как бы смотрела на все это сверху, думая, что это все происходит не со мной.
Я бы тронулась умом, если бы в тот момент не повторяла про себя две вещи. Молитвы Богу (твердо зная, что он не посылает испытаний не по силам) и… стихи. Да, я воскрешала в памяти целые страницы и бормотала их себе под нос. Быдло смеялось надо мной, но мне было все равно.
И Бог снова помог мне. В очередной раз мы ехали по степи, и тут завязалась перестрелка. И снаряд разорвался непосредственно около нашей повозки.
Ему разворотило всю голову, а тело еще продолжало инстинктивно дергаться. Содрогаясь от омерзения, вся заляпанная чужой кровью и мозгами, я на четвереньках выползла из-под навалившегося на меня трупа. И тут взгляд мой упал на его планшет, с которым он никогда не расставался. Он наверняка снял его с какого-нибудь белого офицера. Я сунула планшет в свой тощенький вещмешок и кинулась куда глаза глядят. Благодарение Богу, все были увлечены боем, и никто меня не заметил.
Я добежала до ближайшего села. Не заходя в него, как могла, отмылась в речушке. Посмотрела наконец, что было в планшете.
И поняла, почему он с ним не расставался. Там лежали какие-то бумаги, коричневая банка кокаина и мешочек с драгоценностями. Некоторые из них я узнала – их сняли с меня в первый же день. Но еще боле драгоценными для меня были бумаги. Записку Ильина я выкинула, а вот то, что там оказался мой старый паспорт, я сочла огромной удачей.
Забрав это, я выкинула планшет. И отправилась дальше…
Дальнейшее ты знаешь. Я добралась до Одессы, встретила там князя Дмитрия Петровича Голицына (с ним в Петербурге мы выпускали «Русское дело»), который помог мне на первых порах. Но вскоре он уехал. Мне предстояло самой решать, что делать, но я уже твердо знала, что уеду отсюда, потому что моей страны здесь больше нет.
И вот, в ночь перед отбытием парохода, в гостинице «Неаполь» я встретила человека, которого очень уважала… любила. Мы проговорили всю ночь, я умоляла его ехать со мной, но он был непреклонен. Он был настоящий офицер, и остался воевать за свою Родину.
Позднее, уже в Париже, я получила каким-то невероятным путем от него одно-единственное письмо, где он описал события, в которых принимал участие при штурме Перекопа, и…. женился. И это было последнее, что я о нем знаю, и думаю, что его более нет в живых. Хотя настоятель нашей церкви всегда говорит мне: «Если не знаешь – всегда молись за здравие.» У Бога все живы…
Варя, я никому не рассказывала это, и вряд ли кто-то предполагает, что в моей жизни был такой период. Но пусть это послужит тебе помощью. В укреплении духа. В том, что можно перенести очень многое…. И жить дальше.
Твоя Софья
© 2018 Майя Колеганова
